Золотая световая сфера медленно расширяется, как будто бы в дрожащем дыхании. Мерцает сверхтонкими искрами. На вдохе свет трескается, обнажая абсолютную белизну, из которой пузырятся перламутрово-розовые жемчужины.

Пауза.

Сфера находится в покое несколько иоктосекунд. Потом жемчужины лопаются, шар начинает сокращаться. Уменьшаясь в размерах, он медленно втягивает обратно белое свечение и выпускает ледяные шипы.

Шар сжимается и сжимается. Он отбрасывает голубоватые тени в пространство. Шипы растут во все стороны, чтобы проткнуть эфир металлическим холодом. Затем замирают и втягиваются обратно.

Цикл повторяется.

Сфера вновь расширяется, и золотое уровневое свечение трескается, обнажая белизну. Появляются перламутровые жемчужины.

Сфера НИКОГДА не остановится. Жуткая мысль. Жемчужные пузырьки будут лопаться, но световое дыхание, как конвейер, сделает новые.

Сфера дышит беззвучно. Потому что в берушах ничего не слышно. Беруши были обязательным условием Камыша перед тем, как смотреть этот видеофрагмент. Экран погас.

В последующие дни, что я жил у Камыша после выполненного мной задания, я употребил много контента, практически не делая перерывов на сон. «Только один цикл, Дым», — шептал Камыш, склоняясь надо мной, чтобы разбудить. Он говорит, что важно дойти до состояния информационной перегрузки, чтобы я смог наконец кое-что увидеть.

Я посмотрел передачи про молекулы, интервью с криминальными авторитетами, полнометражные аниме, видеоприколы в стиле «поскользнулся на банане», советские мультики, фантасмагорию с наигранной астрологической колдуньей, новостные выпуски, записи симфонических оркестров, выпуски «Кривого зеркала», арт-порнографию, шум телевизионных помех с белой рябью, который сменялся заставкой цветной настроечной сетки и видео со светом.

Раскрытый рюкзак с деньгами валялся на полу. Мне было приятно от уверенности, что Камыш денег не возьмет, Камышу было приятно от моего доверия, а нам обоим — от безразличия к жирным пачкам возможных удовольствий.

Я расползся на тоненьком матрасе в проветренной свежей комнате Камыша и смотрел на его чистые поры на красивом лице, когда он склонился надо мной, держа в руках стеклянную вазу.

— Видишь? Опиши, что видишь, — попросил Камыш, тыкая мне в лицо стеклянной вазой.
      — Блеск.
      — Какой?
      — Отражающий.

Камыш покачал головой и ушел включать следующее видео.

На экране появилась заставка «В мире животных» с Николаем Дроздовым. Приморский край, 1982 год. Николай Николаевич в синем свитере с треугольным горлом и манерами Джеймса Бонда интересовался у директора Уссурийского заповедника о медведях. Мои мысли то и дело улетали, и не было сил сконцентрироваться. Я слушал, но не слышал. Смотрел, но не видел. В туманных мыслях мое сознание закрылось от устной информации, потребляя только визуальную.

Взгляд уставился на ползущую гусеницу на экране, я наблюдал ее целеустремленные движения, рассматривал оранжевое мясистое тельце на контрасте с зелеными листьями. Наблюдая за ее упорным следованием вперед и предупредительным защитным окрасом, я подумал, что мы все — одни и те же стремящиеся вперед комки, напитанные одним из основных свойств материи, энергией. Передача «В мире животных» превратилась для меня в кинонапоминание о том, какая сложная и страшная жизнь может ожидать меня при перерождении, если я не справлюсь с собой в этой жизни.

Николай Николаевич держал в руках амурского полоза и что-то говорил, но из-за физической усталости я по-прежнему не мог сконцентрироваться на смыслах и понять его слова. Зато череда следующих кадров окатила меня красотой. На экране под музыку флейт закрасовалась коралловая гроздь лоснистых ягод. Сознание пропустило информацию, что эта гроздь называется женьшень, и снова абстрагировалось. Мрачные бледные руки выкапывали с корнем росток женьшеня из земли. Летали лесные махаоны. Бегали пятнистые олени. Хотелось резвиться вместе с животными, плавать с рыбами, порхать с насекомыми. Я ощутил уверенность, что всем этим уже был. Уже бегал, прыгал и порхал, а вот именно этой человеческой смесью не был никогда. Абсолютное новаторство.

Когда передача закончилась, Камыш сунул мне в лицо стеклянную вазу и спросил, что я вижу.

Я растерянно промычал, и Камыш ушел включать новую информацию.

На экране появились роботы от Boston Dynamics, затем видео с обезьянкой, курящей косяк, и прохождение мобильной игры, где целью было словить антропоморфную кошечку, преодолев лабиринт, и заняться с ней сексом. Танцующие роботы испугали бы меня, не будь я уставшим. Накуренная обезьянка не вызвала зависти нестандартностью жизненного опыта для особи из отряда приматов, а игра с сексуальным контекстом не навеяла тревогу о деградации общества. Мне было все равно на этот рандом.

Ничего меня не беспокоило и не раздражало, так как я утомился до полного безучастия и никакие волнения не могли одолеть силу моего равнодушия.

Камыш разомлел рядом, не теряя бодрости, и внимательно следил, чтобы я не засыпал. Внутри меня разливалось тепло от его идеальности... Невозмутимый и воздушный, он не был персонажем.

Со своими буддийскими наклонностями Камыш становился похож на белую стену, с которой сняли все картины. Он не может громко захохотать, его улыбка сдержанна, и от нее сразу хочется перестать смеяться. Тем более его не увидишь делающим глупости, потому что у него скучающий вид, как будто он все знает. Камыш — убийца индивидуальности. Враг оригинальности. Он отдал идее, в которую верил, все свои отличительные черты и неправильности, оставив себе лишь отрешенное спокойствие. Но при всем этом его выдержанное владение собой меня восхищало. А в его стремлении видеть больше, чем ему было доступно, не было любования собой. Оно было безэмоциональным. Он убил кукольное эго, которое жаждало блистать на арене, освещенной прожекторами из скрытых бессознательных страхов и смятения.

— Чувствуешь, как все бессмысленно? — вдруг спросил Камыш.
      — Да-да-да-да, — залепетал я, как опьяненный, с большой симпатией к Камышу. Я так много думал о смысле, что смысл уже давно стал бессмысленным, а сейчас особенно. Это как все время повторять одно и то же слово пока тебе не покажется, что такого слова нет совсем.

Под окном ругалась грязная парочка со страшными лицами, опухшими от алкоголя.

— Отдай мне, пассуха.
      — Я тебе сейчас жало вырву н***й.
      — Я те вырву, я те вырву, а!
      — Роээт закрой!

Мы с Камышом стояли у окна. Не было места ни сочувствию, ни осуждению. Мое равнодушие расцветало кувшинками в груди зеленого болота тягомотины. Мировую яркость выставили на максимум, а время и скорость — на минимум.

Камыш открыл окно нараспашку, чем привлек внимание бранящихся любовников.

— Чтыооо ныаааадо, петухии? — прокричал мужичина в красно-белой курточке Supreman, все еще держа за кисти свою нетрезвую подругу.
      — Чтаао ныаадо? — пьяница выпустил грубые женские руки и сразу же получил ими по плешивой голове, но на битье не ответил. Он, шатаясь, поднял с земли камень и, сильно промазав, запустил его куда-то в стену, выругался и склонился в поисках другого.

Камыш водил пальцем по «Тибетской книге мертвых», не сводя с парочки спокойных глаз.

Пьяница вернулся к окну, матерясь, прицелился, и с резвостью школьника швырнул камень со всей силы точно-точно нам в окно.

Когда летящему камню оставалось до нас несколько метров, Камыш схватил в руки «Тибетскую книгу мертвых» и отбил камень книгой вниз на клумбу.

Тем временем на мужичонку обрушились кулаки, он позабыл о нас, с хриплой руганью стал заламывать руки подруге.

— С кармическим перерождением среди нас много животных в человеческих обличьях. Такое бытие. — Камыш отошел от окна, вернулся ко мне с вазой и снова спросил, что я вижу.

Я взял вазу в руки. Холодная, старая, дешевенькая ваза из стекла. Ожидая наблюдать необычное отражение или блеск, я посмотрел на нее и не поверил своим глазам. Я увидел за стеклом пропадающие и появляющиеся силуэты людей, блестящие, как жидкий галлий или алюминий. Я поморгал и потер глаза. Силуэты с одинаковыми Симс-2 лицами смешивались, как муравьи, и исчезали друг в друге.

Я встряхнул вазу, чтобы посмотреть, не зашатаются ли силуэты, но те продолжали существовать отражениями в своем пространстве как ни в чем не бывало. Я заглянул внутрь вазы — пусто. Затем снова сквозь стенку — силуэты шагали как ни в чем не бывало. Объемные, они существовали сами по себе.

— Человечки! — восхищенно вздохнул я — Не может быть!
Камыш поправил свои пшеничные волосы под повязанной сверху банданой:
      — Божественные сущности.

Я не мог оторваться от маленьких блестящих человечков. Камыш склонился с обратной стороны вазы и посмотрел на меня сквозь стекло.

— Твое безразличие — проводник к формам света, невидимым человеческому глазу.

Человечки не останавливались.

Моя прошлая жизнь с пикселями в комнате и накопительством помнилась так вяло, как будто все происходило не со мной, а словно я видел ту жизнь где-то в кино. Что-то рациональное все же заставило меня подумать о таймере, который должен был запуститься через сутки и отправить родителям мешанину из прошлых эмоций про милицию и деньги. Я удалил таймер-сообщение и попросил не тревожиться обо мне, объяснив это тем, что далеко уезжаю, чтобы стать отшельником.