На следующее утро мы сидели в сквере возле дома, разложив цветные камни на лавке. Тот камень, что был у меня в руке был похож на панцирь черепахи или кожу крокодила.

В момент откровения у Театра музкомедии я похвастался Камышу, что за несколько лет скопил приличную сумму. Я и подумать не мог, что во второй день этого нехорошего тренинга Камыш скажет ПРИНЕСТИ ВСЕ МОИ ДЕНЬГИ к нему в квартиру для практического задания.

Другой булыжник был нежно розовый и напоминал жевательную конфету.

По плану Камыша я должен был скитаться с деньгами по ночному району.

Потом мне попалась горная порода со сколом. Ее блестящие внутренности светились, как мрамор.

Он еще и маршрут для ночной прогулки продумал.

Камыш сел так близко, что его плечо касалось моего, и показывал мне карту на экране телефона. Маршрут был таков:

1. Из дома вниз по улице Стахановской.
2. Пересечь улицу Ванеева, направиться к стадиону «Трактор».
3. Через парк аттракционов выйти на улицу Долгобродскую.
4. Пройти сквозь дикую часть парка.
5. Обогнуть Минский подшипниковый завод.
6. Там, в другой части парка, дорожками выслана звезда. Прийти прямо в ее середину и дождаться рассвета.

Я всматривался в звезду на карте. С моего угла обзора звезда выглядела как пентаграмма.

Я был готов рассмеяться, но разочарованно покачал головой, обзывая себя в уме дураком. На мой вопрос «Зачем?» Камыш ответил, что без этого практического задания проводить тренинг дальше невозможно.

Мой затылок обдало холодом из маленьких иголочек. Я осознал, как бездумно потратил тысячу долларов. Шахер-махер оказался таким неприкрытым, что мне было больше стыдно перед ним за себя, чем перед собой за него.

Я украдкой поглядывал на Камыша. Тот ждал ответа, глядя мне в глаза. Наглый, наученный уже махинациям. Сейчас будет рассказывать мне про мою больную привязанность к деньгам.

Этот черт возомнил себя учителем и думает, что сейчас я буду ломаться-ругаться, требовать деньги назад, потом пошлет меня и так управится с лошком всего за два дня вместо обещанных десяти.

Не дождется. Этот мерзавец отработает каждую копейку.

Я тоже нагло поднял глаза и сказал, что согласен.

В родительском доме я думал о том, что мне делать, стоя над деньгами, сложенными стопками на кровати у себя в комнате.

Взять с собой половину, а остальное оставить с прощальным письмом родителям? Да. Надо славить свое здравомыслие. Поощрять осторожность.

Или же прогулять все за один день?

Внутри во мне что-то сжалось. Как вспомню его высокомерную крысиную морду, просто вспыхиваю от злости. Мне, подозрительному невротику, захотелось отдаться потоку авантюры всецело и доказать этому паршивому буддисту, что я не пустое место.

Он удивится и понапрягается, когда увидит меня. Я не собираюсь легко сдаваться. Я иду к нему с чувством, что мне все равно, все равно на собственную жизнь и на эти деньги, а это опасное чувство.

Я переписал сообщение с таймером, объяснив родителям в подробных деталях, кому мстить в случае моей пропажи, сложил все деньги в абалаковский рюкзак, спрятал складную бабочку в носок, а в карман ту самую зажигалку и поехал к Камышу на такси, чего никогда не делал по экономическим соображениям — так меня адреналином крутило.

Таксист очень часто смотрел на меня в зеркало дальнего вида. В конце поездки он спросил, все ли со мной хорошо и не нужна ли мне какая-либо помощь. Я сказал «нет» и вышел из машины.

Таксист не уезжал, и я намеренно зашел не в свой подъезд — подождать, пока тот исчезнет. Когда такси уехало, я, оглядываясь, вбежал в правильный подъезд, поднялся вверх по ступенькам и замер перед дверью Камыша.

В голове моей нарисовалась картина. Высокие бычары в кожаных куртках ждут дурачка с деньгами по ту сторону двери.

Бычар не было, и весь вечер я был предоставлен самому себе.

Еще бы, этот проходимец и не планировал готовить для меня других заданий. Камыш играл на ксилофоне, расставив вокруг себя пустые стеклянные сосуды, и смотрел сквозь них, не обращая на меня внимания. Меня возмущал его спокойный самодовольный вид.

«Думаю, что я способен на убийство, ведь характер у меня отчаянный, как говорила бабушка».

Я не упускал из виду рюкзак с деньгами, не кушал и не пил ничего из того, чем угощал меня Камыш, а сидел в кресле и листал «Бардо Тхёдол», повторяя тронувшие меня абзацы: «Это наши собственные кошмары и кусающая совесть грозят и могут разодрать нас. Однако источник грозных творений в нас. Если не устрашишься ты — творение бессильно, его угрозы неосуществимы. Шагни навстречу и обними, поцелуй кровавую пасть — и пропадут видения!»

— Пойдешь в этом?
      — Да.

Из дома я намеренно взял одежду, которая не привлекала бы внимания на улице: черная бейсболка, водолазка, узкие спортивки и кроссовки с белой галочкой. К таким не подходят на улице, такие подходят сами.

— Надень блузку с рюшами.
      — Жабо?

Меня затрясло, но я все же согласился переодеться.

«Я ни на каплю не дурачок из-за того, что мне нравятся рубашки с жабо. Он, видимо, хочет, чтобы я услышал „Пройдемте“ от представителей правопорядка, и чтобы бычары в кожаных куртках меня ни с кем не перепутали, и чтобы больше поводов и внимания со стороны, и чтобы я извел себя мыслями, и чтобы...»

Без десяти двенадцать я стоял у двери, готовый к ночной прогулке, в начищенных туфлях, брюках и рубашке с жабо. Перед выходом Камыш протянул мне руку и сказал мягко:

— Не забудь включить для меня геолокацию. И бойся как можно сильнее.

Я пожал руку, закинул рюкзак с деньгами и словарем Ожегова за плечо и вышел.

Геолокация работала на восемь часов транслирования, как было оговорено с Камышом. Я осторожно выглянул из подъезда и огляделся по сторонам.

На улице никого не было. Я не увидел выглядывающих из-за углов бритоголовых, никто не прятался за кустами и машинами. В кафе с русалками уже не горел свет.

Полная луна и теплая ночь. Слышно, как гудела железная дорога рядом. В окнах люди в безопасности готовились ко сну. Я различал только шумы города где-то вдалеке, но не здесь, на этих улицах Тракторного завода стояла тишина. И пахло летом.

Я ступал, и камушки тихо шелестели под моими туфлями. На узенькой хорошо освещенной улице — как под сценическими прожекторами, уже не спрятаться на обочине.

«Пусть нападают», — сказал я себе.

Ветерок раздувал воланы моего жабо. Я был неотразим в своих глазах в том самом моменте. Мало ли найдется таких, что идут ночью с множеством нулей в сумке и в элегантном наряде? Мой образ был настоящим. Я наслаждался красотой и небезопасностью своего испытания, а не терзался о том, каких комфортов могу лишиться, потеряв все. Чего держаться за жизнь, от которой тошно? Даже задышалось легче от новизны моего опыта.

В оранжевом свете фонарей отливали дорожные знаки, корпуса машин, асфальт и темные окна. Я почувствовал, как захотелось одурманивающе влюбиться. Но влюбленности я ни к кому не испытывал. В этой меланхолии я шел, выдерживая средний темп, но ни на секунду не забывал о возможном преследовании.

Я оглянулся три раза и перебежал дорогу, приближаясь к учреждению образования «Специализированный лицей Министерства внутренних дел Республики Беларусь», который сокращался на беларуском как МУС. Я представил, как мило моя избранница могла бы кушать ягодный десерт.

На перекрестке с улицей Кошевого — никого. За мной следовала только луна.

Столь низкого мнения о себе я был, что знал, как, оказавшись в Предвечном Свете, не смогу осознать, что мертв, и не смогу сказать пустоте: «Ты — это я», чтобы освободиться из круга перерождения. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме того, как обмякнуть в состоянии между жизнью и смертью и перетечь бесхребетным существом в следующее Бардо.

Улица один в один как на советских фотоснимках. Я и в этом мистическом озарении — создатель всего страшного.

Свет в окнах гас с каждой минутой, мерцали лишь сине-белые экраны. На перекрестке Буденного — снова никого. Широкая улица Ванеева была всего лишь в парочке домов. Но на пути к ней фонари попадались все реже и реже.

Я крепко сжал зубы и шлейку рюкзака и шагнул в темноту двора.

«Что это за смута внутри меня? Куда подевалось мое „все равно“ и почему мне вдруг стало страшно?»

Мои глаза забегали где-то за пределами досягаемости фонарей, уши ловили малейшие шумы, а ноги были готовы бежать. Я услышал страшный рев где-то во дворах — то кричала пьяная молодежь, а мне показалось, что кричат мне. Агрессивное Нечто кричит оттуда и уже мчится, рыщет в поисках меня. Я молитвенно залепетал строчки из «Бардо Тхедол»: ‍

«Не пугайся! Ничего не может тебе повредить, ибо тебя нет! Поэтому ты можешь стать чем захочешь. Стань этим звуком, откликнись на него. Эти миражи — ты сам!».‍

Я сам не понял, как уже бежал, сбившись с маршрута, пока не оказался на улице Ванеева перед надутым девятиэтажным домом. Он показался мне таким огромным, как высотка МВД на Володарской улице. С раскрытым ртом я буквально залип на окна. Лестничная площадка и балконы светились больничными зелеными лампами. На балконах разных этажей виднелись двойки и тройки людей. Никто из них не смотрел на меня, они занимались курением сигарет и разговорами.

Я абстрагировался, заглядываясь на больной зеленый свет балконов, такой тусклый, как кожа гоблина. В этом свете люди сами выглядели как гоблины. Смакуют ли они мгновение друг с другом?

Я повернул голову — по другую сторону дороги бил в глаза сигнал светофора. 24 яркие изумрудные секунды.

Резкий хлопок — и в ушах у меня зашумело, как будто в голове заработала громкая холодильная камера. Это был мертвый миг, растянувшийся во времени. Я воспроизводил строчки из пятого дня в Хониид Бардо:‍

«Яркое зеленое сияние смешано с тусклым зеленоватым светом Ревности и Зависти. Тусклый зеленый свет ведет в мир вечной вражды и бойни злых великанов. Твой путь прервется надолго и самым печальным образом. Гляди в упор в сверкающее пламя!»‍

Я побежал через дорогу, вглядываясь в яркий сигнал. Остановка «Стадыён „Трактар“». Стройка. Я вижу тропинку, сворачивающую направо, и бегу в горку к парку аттракционов, все еще играя в игру Камыша и следуя маршруту.

Я остановился на горке, чтобы дать своему трясущемуся телу отдышаться, и посмотрел вниз на стадион, залитый луной.

За футбольным полем из спортивного бара Shelton доносилась «Кукла Колдуна». Оглянулся. Никого. Горшок закончил балладу строчками: «Все происходит как в страшном сне. И находиться здесь опасно мне!» Я хмыкнул и двинулся вверх по холму к Парку 50-летия Октября. Мой приступ внезапного страха уже ослабевал.

Здесь можно было покататься на автодроме, сальто-качелях «Клоуны», маятниковых качелях «Качелики», покружиться в пластиковых морских раковинах «Вальс». Все эти аттракционы были цвета шафрана из-за света фонарей и контрастировали с ультрамариновым небом, как в сине-оранжевых голливудских фильмах про трансформеров. Деревья отбрасывали паутинистые тени на ограждения и таблички. По асфальту шли рельефные трещины, как от землетрясения.

Минуя аттракционы, я вышел к амфитеатру с деревянной сценой, кирпичной синей стеной и зрительскими лавками. Перед сценой стояла подставка для флажков, похожая на противотанкового ежа или морскую мину. Сцена была огорожена веревкой, на которой висели бантики из сигнальной красно-белой полиэтиленовой ленты и табличка: «Осторожно. Сцена в аварийном состоянии. Во избежание несчастных случаев вход на сцену запрещен!»

Пустую сцену освещала большая белая лампа, несмотря на поздний час. Мои туфли простучали по деревянным ступеням.

— Приветствую вас, дамы и господа! — разнеслось эхом по пустому амфитеатру. — Я — изнывающий в страданиях человек, который сам убедил себя страдать. Чтобы страдать, нужно быть сильным, только слабаки прячутся в забавах. Они и дня не выдержали бы под тяжестью моей тоски.

Сбоку от сцены раздался шум. Я развернулся в предвкушении бычар, но там, в тени, стояла девушка, и вроде даже не в кожанке.

Я решил, что это посланница-искусительница. «Как только опускаешься в тщеславную грязь, как на тебя налипает всякая нечисть».
Дьяволица уже поднималась ко мне на сцену нежной поступью. Улыбчивая и беспечная. Она хотела познакомиться, довольная забавной случайностью.

Себе же я ответил строчками из «Бардо Тхёдол»:

«Не соблазняйся! Это тоже из тебя проистекает, не обольщайся».

Отметив на ней логотип уважаемой кэжуальной моды, я решил в ее сторону не смотреть, особенно в ее лицо. Дьяволица замерла в нескольких шагах.

Я произнес внутри себя следующее:

«Если испуган ты — иди навстречу опасности и страху. Красотку и негу отвергни и оттолкни. Лучше следовать вони, нежели искуситься сладостью аромата».

Не глядя на нее, я молча направился к выходу из амфитеатра.

Было тихо. Видимо, она просто осталась стоять позади и, наверное, провожала меня взглядом. Возможно, что сзади она уже и не выглядела как прекрасная девушка, а глазело на меня страшилище с длинной змеиной шеей.

Досадно жить в мире, в котором все придумано твоим голосом из головы, и в котором нельзя притянуть к себе дьяволицу и оставить на ее губах поцелуй.

‍

Я вышел на пешеходную дорожку, задыхаясь от напряжения и позора, и пошел на звук музыки: «Я иду такая вся в Дольче — Габбана».

В кафе «Хазар», похожем на дачный домик, праздновали праздник. Я надеялся, что дьяволица не решится меня преследовать. Перед глазами все еще стояла ее заинтересованная во мне улыбка. Мне хотелось спрятаться. Я зашел внутрь, быстро нашел туалет, захлопнул дверь и наконец глубоко отдышался.

На часах время близилось к часу. Я открыл рюкзак, посмотрел на деньги и обнял его. Таблеток, чтобы приглушить страх, под рукой не было, и я решил купить эспрессо в баре.

Это был самый настоящий рай из искусственных цветов. В зале танцевали женщины с круглыми животами в квадратных платьях и прямоугольных сапогах по колено. «Зацепила меня, ослепила меня, до порога довела, а любви не дала. Зацепила меня, соблазнила меня...»

Танцпол заливала светомузыка и отражалась в белых зеркалах и металлических стульях для кафе. Яркие блики всколыхнули мое сознание, когда я расплачивался на баре, отчего я воспроизвел следующее из «Бардо Тхёдол»:

«В шестой день все пламени загорятся перед тобой. Так сияют главные стихии: Воды, Земли, Огня и Воздуха. Все вместе они явятся перед тобой. Не вздумай выбирать!»

Я выпил чашечку эспрессо одним глотком и шагнул в лучи светомузыки. Подставил лицо лазерным краскам и впитывал в себя их свет. Белый. Желтый. Красный. Зеленый.

Меня застали врасплох в самый интимный момент, когда зацепили руками и потянули в свой мир геометрические женщины. Они поднимали танцевальные кулаки под громкие крики, притоптывали ногами и смеялись, широко раскрыв рты.

Я вырвался из их цепляющихся рук и бросился бежать из кафе через парк к трамвайным путям на улице Долгобродской, оглядываясь на деревья, чтобы проверить, не следит ли за мной дьяволица.
Оказавшись на Долгобродской, я одолел соблазн вызвать такси. По ту сторону дороги стоял черный парк, куда мне совсем не хотелось идти.

Я перебежал дорогу и пошел по тропинке в черную кипу деревьев. Конечно же, я не стал включать фонарик, чтобы не привлекать к себе внимания. Густые деревья сдвигались надо мной, как обступает отличника банда хулиганов. Свет фонарей с улицы рассеивался среди ветвей. Я заходил все глубже. Не смея останавливаться, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, я шел на носочках по земляной дорожке почти вслепую. Идти меньше километра, добраться до пентаграммы и подождать рассвета.

Сквозь деревья я заметил, как на высоких ногах-ходулях ходит черный и тощий. Это всего лишь сосна, которая не стоит на месте и передвигается. Темнота меняла вид на глазах. Множество черных теней среди деревьев. Будда-Херука, Будда Мужественности. Кротишварима, Богоматерь Женственности. Все они в Бардо описывались чудовищами, существами из адовых миров:

«Лисоголовые... Тигроголовые... В этот день много устрашающих божеств появятся перед тобой. Все ужасней их вид и строже, настойчивей кошмар, в который мы проваливаемся, как в трясину, не сумев распознать Знаков и Образов».

Тяжко вздохнув, я опустил глаза на дорогу и сразу же поднял вновь. Я не мог не смотреть. Выживающий во мне требовал контролировать, следить и все видеть. Я то и дело смотрел по сторонам. Назад, вперед, вправо, влево, назад, вперед... Видения были размытые, но я представлял их так быстро, что очертания вырисовывались наяву красочно и четко. Я прошептал:

«Не бойся! Тебя нельзя убить, нельзя растерзать в земном смысле. Все эти фигуры — суть творения наших дум».

Вдалеке был слышен шум дороги. Это — нереально. Шум дороги — реально. Наверное.

Я бежал, не смотря по сторонам и спотыкаясь, пока не показался просвет, а за ним — оранжевые слепящие фонари, высокая стена завода, дикая малина и папоротник.

Ни за что бы назад не вернулся.

Я присел в ряды папоротника и облокотился о стену. Сидя под фонарями, я чувствовал себя некомфортно: прямо на меня уставился темный лес, и оттуда за мной может наблюдать кто захочет.

Со стороны завода ко мне шла компания мужчин в кожаных куртках.

Я обмотал шлейки рюкзака вокруг запястья. Мой мозг лихорадочно соображал. Если контакт неизбежен, то... то... ножик в носке, а зажигалка в кармане. Я выждал, когда они подойдут ближе, посмотрел на них вскользь и уткнулся в телефон, как-будто я нормальный.

Общение все же состоялось. Мужиков было трое, со мной говорил толстокожий работяга с пятью выраженными морщинами на лбу.

— Будет у тебя два рубля?
      — Нет. Если бы были, я бы здесь сейчас не сидел.
      — А что ты тут сидишь, суженый-ряженый?

Мужики загыгыкали.

— Из дома выгнали.
      — Ууу бляха... А кто, жена?

Я сказал, что меня выгнали родители, потому что я хочу быть музыкантом.

Мужиков очень тронул такой поворот истории. Глаза у них заблестели. Они издали шушукающие звуки одобрения.

— Ну ты даешь... А на чем играешь? На гитаре?

Я забеспокоился, что гитару могут найти и заставят сыграть.

— На ксилофоне.
      — Это что? Стучать, цацка детсадовская?
      — У меня серьезный ксилофон, профессиональный. Мечтаю играть в индонезийском оркестре гамелан.

Я был блистателен. Искры в глазах мужиков потухли. Я был им больше не интересен. Они постояли минуту-другую, отпустили еще пару шуток, и ушли в лес прямо к моим монстрам шурша кожаными куртками.

Фонари в парке были желто-белые, облепленные ночными насекомыми.

Шел второй час ночи. Я сверился с картой, проходя мимо доски почета Минского подшипникового завода, ступил на выложенную плиткой дорожку и оказался у нижней вершины пентаграммы. Моя синяя точка сошла с дорожки и направилась в темноту деревьев.

Центр пентаграммы был окружен высокими деревьями. Внутри небольшой пустырь и молодое дерево, которые напоминали вход в Черный Вигвам из «Твин Пикс».

Конечно, я боялся сильно, но уйти, не дождавшись рассвета, не мог. Мною овладело чувство, похожее на азарт, — нужно выполнить задание.

Я почему-то вспомнил картинку из дурацкой книжки по оккультной философии: человеческая фигура, лежащая в пентаграмме, раскинувшая руки и ноги. Неожиданно я взял себя на понт: «Если не лягу так же, то я — слабак и смута поглотит меня целиком». Я прилег на землю и раскинул руки и ноги, прислушиваясь к шуму Партизанского проспекта вдали.

Точка локации находилась в самой середине пентаграммы. Я наблюдал за всем лишенный тела, как будто уже умер и блуждал в Бардо. Небо с оранжевой виньеткой городского света и редкими звездами усыпляло мое волнение, темные ветви деревьев ласково кивали, земля держала меня как малютку, а ветер трепал по головке. Я никогда не был одинок, потому что все вокруг живое, и когда мне нужна была любовь, я мог брать ее извне отовсюду, из каждой молекулы.

Приподнявшись с земли, я уперся локтями в рюкзак, что лежал подо мной, и уткнулся взглядом в одну точку в темноте.

...В воздухе поплыли маленькие белые точечки, которые стали медленно сбиваться в зернистое облако. Пиксельная картинка. Я привык, что наблюдал ее только в своей комнате, и забыл, что эти точки лучше всего видны в полумраке. Я машинально схватил телефон в поисках фонарика, но вспомнил слова из «Бардо Тхёдол»:

«Даже твое сознание — оно тоже нереально, само наваждение. Ты — изображение в стекле, которое ловит само себя!»
«Как так? — подумал я. — Если мир вокруг живой, то почему и облаку не существовать отдельно от меня!»
Я запутался в том, кто кого в действительности создает. Что существует, а что нет. Как сотни молекул. Как цифровые шумы. Как испарения воздуха или видимые в темноте радиомагнитные волны. Теперь они были везде. Куда бы я ни направил свой взгляд, я видел колебания пикселей в воздухе. Но все же в паре шагов концентрация пикселей была наибольшей. Белое облако витало в воздухе, медленно пережевывая само себя. Я был готов увидеть что-то, но облако не принимало ничье обличье, оно просто роилось, как куча маленьких насекомых.

«Может быть, кинуть ему денег? — подумал я. — Нет, бред... Или все же попробовать?»

Я открыл рюкзак, взял пачку, замахнулся и кинул в пиксельное облако. Деньги прошли сквозь и упали на землю, светясь теперь белым пятнышком на фоне черной земли.

Тогда я кинул в него словарь Ожегова. Книга раскрылась и светлой птицей влетела в пиксельное облако, приземлилась на землю темной обложкой и слилась с черной землей.

Прибежала симпатичная собака с высунутым языком, похожим на полоумную улыбочку. Пока я отходил от предынфарктного состояния из-за неожиданно появившегося животного, та понюхала валяющиеся на земле деньги и затем подбежала ко мне.

Пиксельное облако не исчезало и продолжало висеть в воздухе.

Я хотел потрепать собаку за ухо, но испугался блох. Она как будто почувствовала мою брезгливость и просто прилегла рядом. Я испытал благодарность к этому живому существу, которое все понимает, только по-своему, по-собачьи. Как же я мог думать, что и она тоже плод моего воображения? Ведь эта собака такая живая.

Я утомился от беготни и эмоций за ночь, и свыкся с пиксельным облаком.

Может, это и есть моя несчастная страшная возлюбленная? Я скривился от зевоты и еще раз посмотрел на облако. Мне вспомнились слова из последнего Сидпа Бардо:

«Отвратителен тебе облик — обними и приласкай его».

А что, если пиксельное облако любит меня сильнее всех? Я проникся светлой печалью. Даже представил, как этот шумный сгусток пикселей прилег мне на плечо. Ощутив сексуализированный образ, я поспешил отогнать от себя все совокупляющиеся мысли, вспомнив о том, как именно происходит перерождение в последнем Бардо.

Собака приятно посапывала рядом, и я тоже решил подремать. Лег головой на рюкзак и свернулся калачиком на земле.

«Благо ночь теплая. Не заболею», — подумал я и напоследок взглянул на пиксельное облако: оно уже почти исчезало в первых лучах рассвета.

Когда я открыл глаза, полянку уже залило утренним светом. Пиксельное облако исчезло. Собака убежала. Пачка денег лежала на земле. Словаря не было.

Я пожалел, что не погладил собаку. Она спасла меня этой ночью.