Всю ночь я ворочался в потной кровати. Через два часа буду завтракать в отутюженных брюках со стрелкой, но с синяками под глазами с кулак.

В моей голове зазвучал старческий голос: «Что накрошишь, то и выхлебаешь».

Я нахмурился и перевернул жаркую подушку: «Некоторые вещи от нас не зависят. Накрошил себе организованный вечер с крепким сном, а выхлебываю бессонницу».

Шелковая пижама пахла порошком, простынь хрустела от свежести, кожа скрипела от чистоты. Я хорошенько прокрутил все варианты того, как меня собираются продать на органы, и поэтому поставил на десятидневный таймер сообщение для семьи с адресом, куда пойду уже через несколько часов. В завещании для родителей я указал, что заказал наличные на всю сумму, что лежали на сберегательном счету в банке.

Чтобы скорее успокоиться и, если повезет, уснуть, я перебирал в голове, что сложил с собой на время тренинга.

Я погладил и свернул рулонами свитер с африканскими этническими узорами, твидовые шорты с полосатым орлом на бирке, вязаный жилет, рубашку с жабо, струящиеся брюки из вискозы и полиэстра, джинсы с красными лентами M + FG и старый пуловер со спортивным петушком, смотрящим влево. Если мошенник решится на убийство — моим последним желанием будет войти в состояние смерти в надлежащем виде.

Таблетки. Сердечно-сосудистые, антигистаминные, болеутоляющие, жаропонижающие, успокоительные, снотворные.

Сухари, витамин С. Бутылка воды.

Средства гигиены. Наборы по уходу за зубами, ушами, ногтями. Детское мыло для нежной кожи, противоаллергенное.

Спички и восковые свечи, чтобы избавляться от пиксельных галлюцинаций в воздухе.

Выписанные в блокнот телефоны и адреса. Портативное зарядное устройство. Складной боевой нож. Тибетские молитвенные флаги и толковый словарь Ожегова на тысячу страниц.

В бессонье выученные наизусть отрывки из «Книги мертвых» шептались мне сами по себе:‍

«Мысли о страхе, ужасе... Пусть я узнаю в любых видениях, какие бы ни явились мне, отражения своего собственного сознания, пусть пойму я, что они лишь видения Бардо».‍

Я не сразу заметил, как в темноте на фоне очертаний мебели стала выступать воздушная зернистость. Частички воздуха сбивались в пиксельную картинку. От страха в ушах зазвенела тишина, и я услышал свое сердцебиение. Я подорвался, не дожидаясь, пока в воздухе сформируется полное изображение, и бросился к переключателю света. Еще ни разу я не досмотрел, во что превратиться пиксельная картинка.

Со светом изображение и зернышки воздуха исчезли. Довольный победой, но все еще испуганный, я не стал выключать свет и лег в постель.

Не спалось, и я включил медитацию для собранности и спокойствия. Заиграла расслабляющая музыка со звуками журчащей воды, за которой последовал обезболивающий мужской голос:‍

— Протяни свои ладони... посмотри на них... увидь свои синие вены, мозоли и складки... разогрей их... я... кладу тебе в ладонь семечко... держи его... теперь... накрой его ладонью... пусть питается твоим теплом...‍

Я вообразил апельсиновое семечко, но случайно его уронил.

«Проклятье, не получается представлять дальше!»

Я нажал на паузу и с приоткрытыми глазами нащупывал пол рукой. Семечко то появлялось в руке, то исчезало. Смирившись c гуляющей фантазией, я ударил по пробелу клавиатуры.

— Из семечка прорезается крохотный зеленый росток... как стрела... ты уже можешь различать ствол... и маленькие листики...

Я расстроенно покачал головой и продолжил шарить рукой по полу. В конце концов мне пришлось отмотать видео на начало, чтобы заново получить семечко.

— Корни... цепляются за землю... толстеют... разрушают границы твоего сгустка... ты можешь управлять ростком...

Теперь я разрывался между пустыми ладонями и тем, что в ладонях у меня все-таки два семечка. Совладав со своим умом, я смог представить корни, но они, словно кожаные змеи, хлестали все вокруг в порыве, били меня по лицу и обвивали вокруг шеи. Сам же росток был маленький, с желтыми больными листочками и передвигался на огромных корнях как каракатица.

— Твой росток медленно тянется вверх, пронизывая тело... растет... по позвоночнику... к макушке... границы твоей энергии расширяются вместе с ростком... росток крепчает... становится сильнее... росток... становится деревом...

Мне приспичило посмотреть что значит слово «энергия». Я отлистал в конец словаря и прочел: «одно из основных свойств материи». Я раздраженно сморщился и нашел в середине словаря следующее: «материя — объективная реальность, существующая вне и независимо от человеческого сознания».

Я продолжил слушать как росток крепчает и становится сильным деревом.

Надо мной летали зеленые драконы с перепончатыми металлическими крыльями, а вокруг прыгали цыганского вида лепреконы в оранжевой спецодежде, они играли на неведомых мне музыкальных инструментах из дерева, украшенных драгоценными камнями.

— Цветущим деревом... ты замечаешь, что рядом шелковистая трава... видишь белые цветы...

Лепреконы крутили тазом. Я попытался настроить сознание на образ взрослого дерева и траву, но лепреконы мешали воображать.
Чем сильнее я старался сфокусироваться на цветах и траве, тем больше проникали в мои видения посторонние объекты.

Белые цветы... Громадного размера белые лотосы закачались в медитативном такте под голубым небом. Под их массивными листьями прятались целые деревья. Я скользил по лепесткам цветов как по водяным горкам, по пути врезаясь в пестики и собирая лицом желтую сладкую пыльцу.

— Сквозь землю прорезаются другие ростки... молодые... деревья... ты вырастил целый... сад деревьев... это твой сад... ты всегда... можешь в нем спрятаться...

В моих мыслях нарисовался сад из Юго-Запада. В нем висели прибитые к деревьям плюшевые игрушки. В кустах лилейника затаились покрышечные лебеди. Среди флоксов и бархатцев мне улыбались кастрюльные грибочки и розовенькие полиэтилентерефталатные пятилитровые хрюшки, поблескивали малахитовым светом листья пластиковых бутылочных пальм. В центре сада я увидел парник с рваной целлофановой крышей, которая огрызками развивалась на ветру. В парнике спал немытый бездомный. Он крепко прижимал к себе полупустую бутылку чернила. Так нежно прижимал, что я бы даже сказал не бутылку, а бутылочку чернильца.

— Шумит ветер... он гладит твои щеки... земля теплая... ты лежишь в траве... чувствуешь солнечное тепло... слышишь ветер...

Я так сильно сосредоточился на поглаживании ветра, что мне захотелось, чтобы меня по-настоящему погладили... И вот, одетый, я сидел в джакузи с красивыми женщинами в намокших платьях молочного цвета времени модерна, они шарили по моему телу и театрально вздыхали... я думал, что гладили, но они шарили по карманам... в карманах были апельсиновые семечки... очень много...

— Ты видишь рядом кусты с мягкими зелеными листьями... приоткрываешь их и видишь море... оно сверкает на солнце...

В джакузи залез бездомный с чернильцем, и женщины с писком покинули меня. Вода стала грязной. На плече у бездомного сидел маленький человечек и болтал ногами. На поверхности джакузи плавали апельсиновые семечки... очень много... Я прилип ко дну джакузи, словно скотчем обмотанный, и не мог вылезти.

— Ты садишься в позу лотоса... и закрываешь глаза... и оттуда видишь себя... в настоящем моменте со стороны... Ты... Там и Тут...

Я стер, сдул, соскреб из мыслей джакузи с бездомным и увидел себя в летнем саду в шелковистых травах ковыля, сидящим в позе лотоса с закрытыми глазами. Сосредоточенный и безмятежный тот я наблюдал за напряженным, дерганым и мягкотелым этим я, что сидит сонный в своей комнате и шарит по полу в поисках воображаемого семечка.

— Ты смотришь на себя оттуда... и управляешь собой здесь и сейчас...

Я сладко зевнул.

Камыш жил на Тракторном заводе. На улице Стахановской, в двухкомнатной квартире. В районе был установлен портал времени в восьмидесятые. Все по-доброму светлое, как в сюжетах из Денискиных рассказов. Но квартиру Камыша советские люди не назвали бы ни душевной, ни уютной.

Как только я переступил порог квартиры, я почувствовал зависть. Нет, телека 4К не было. Винилового проигрывателя тоже не было. Квартира была почти пустая, но тем не менее не похожа на квартиры дзен-буддистов — минималистов из журналов. У меня возникло странное ощущение, что время дано только для того, чтобы делать главные в жизни вещи. И я завидовал, что кто-то может так думать и создавать себе такие условия.

Когда Камыш называл меня Дым, он протягивал согласную М, и от этого звучало до неловкости душевно. «Дымм», — эхом отражалось в пространстве пустой квартиры, и это ММ на конце имени каждый раз вгоняло меня в краску.

Мой наставник сделал мне экскурсию по квартире. Строганые лакированные доски древнейшей старости на полу и белая краска первейшей свежести на стенах. В коридоре меня встретила дубовая Нарния в потолок. Камышу потребовалось приложить усилия, чтобы открыть двери этого шкафа. Левая часть была полностью свободна, туда с легкостью могла бы поместиться пара человек. Камыш предложил мне оставить свои вещи в шкафу, но я сделал вид, что не услышал, и крепко сжал ручку сумки.

В комнате Камыша я быстро пробежал глазами по всем предметам и затупился. Деревянная доска вместо кровати. На ней — тоненький матрас и хлопковое серое одеяльце. Рядом со спальным местом — рассыпанные гвоздики и битое стекло вместо доски Садху. Последнее — книги на подоконнике. Сверху стопки лежала она самая. «Тибетская книга мертвых».

Вот и декорации подъехали. Я уверен, что Камыш не спит здесь. Мишура для доверчивых. Я почувствовал на себе его взгляд, поэтому решил сыграть в дурачка и показать, что поверил в этот театр. Я сказал: «Крутая комната».

Когда мы вошли в гостевую, я обрадовался, что буду спать на односпальной деревянной кровати. В углах — кресло и небольшой гамбанг-ксилофон. Камыш сказал, что ему очень нравится индонезийская музыка оркестра гамелан. Я тоже ее полюбил потом.

Три квадратных метра ванной комнаты были самыми богатыми на предметы мебели и детали. Прямоугольная ванна, раковина и унитаз отливали белизной. Пахло сосной. Камыш использовал для хранения принадлежностей плетеные гамаки вместо шкафчиков. Он выделил один и для меня, под навесным зеркалом. Я обратил внимание на несколько баночек с болотного цвета жидкостями и сморщился.

Камыш сказал мне не беспокоиться, когда я спросил, входит ли питание в тренинг. На кухне стоял обеденный деревянный стол и три разных стула. Раковина. Плиты и холодильника не было. В тренинг для меня, видимо, включено праническое питание. Половину кухни занимал большой металлический стол для готовки. Под ним — корзины с овощами и фруктами. На столе — ручная соковыжималка, глиняные и деревянные миски, кубки. На стене возле раковины висели связанные веники изо мха, которые Камыш использовал для мытья посуды.
В поиске того, чтобы такого спросить, я подошел к окну и стал наблюдать за официантами из кафе-бара напротив. Красивое кафе, с барельефами в виде русалок у входной арочной двери.

— А почему в квартире нет растений?

Камыш тоже подошел к окну и погладил пустой подоконник.

— Я способен на любовь, но мой путь должен быть одиноким.

‍

Я пообещал себе не верить ни одному его слову, когда отдавал в его теплую руку тысячу американских долларов. Хотя он мне нравился. Спокойный, гордый и легкий, как десертный табак. Кстати, Камыш предупредил меня, что мы будем работать с трезвым сознанием. В течение десяти дней мне запрещалось принимать все, что может сильно повлиять на «ясность ума». Ну и хорошо, что так. А то я боялся, что картиночку мне на язык положат, Библией какой-нибудь зачитают — вот тебе и весь тренинг.

Я представлял себе, что мы будем петь мантры, носить воду в ведрах по ступенькам и медитировать, а началось все с просмотра кино на проекторе. Принять душ мне не разрешалось, и спать я должен был в колючем свитере с включенным на высокую громкость экраном проектора. Обязательные условия.

Вокруг кровати я обмотал тибетские флаги, но, когда представил, что ими же могу быть удушенным, спрятал их в сумку.

Я тайком глотнул успокоительного, не раздеваясь, лег в постель и накрылся. Камыш оставил меня в комнате одного. Под одеялом я держал боевой ножик в потной ладошке, на случай, если Камыш окажется тем, кого я боялся.

Сцена № 1.

На экране появилась девушка в облегающем платье из белого бисера. Она грустными глазами смотрела в камеру и говорила: «Я не могу выйти отсюда».

Девушка сидела в совершенно белой кубической комнате без окон и дверей с видеокамерой в руках и умоляла в нее: «Помоги мне». Она спрашивала, как выбраться, и становилась все печальнее, не получая ответов. Пленница, против своей воли запертая в пространстве без предметов, тяжело дышала в приступе паники. Она кричала и плакала, повторяя как заклинание: «Я застряла».

Ее боль была понятна мне. К тому же пленница была в моем вкусе, что делало меня более чутким к ее страданиям.

В такт судорожным рыданиям шумело ее платье из бисера. Обратив внимание на стеклянный звон, красавица выбросила ногу вверх, чтобы услышать звук еще. Она перестала плакать, как ребенок, которого отвлекли погремушкой. И вот она уже кружится вокруг себя, смеясь и играя мелодии своим блестящим платьем.

Как я понял, к концу она сошла с ума, потому что разговаривала сама с собой и живо махала руками кому-то несуществующему.

Сцена № 2.

Следующий сюжет был про вытянутого худощавого парня с паучьими длинными руками все в той же кубической комнате.

Парень обошел белую комнату без окон и дверей несколько раз, трогал швы и постукивал по стенам, затем сел в угол и застыл на три минуты хронометража с закрытыми глазами.

К слову, фильм не клонил меня в сон. К тому же лежать на подушке, под которой спортивная сумка с вещами, неудобно. Это все играло мне на руку, потому что спать в моих новых экстремальных условиях я не собирался. Раскаленное тело знобило от волнения и жаркого свитера. Я закинул еще одну таблетку успокоительного. Когда сюжет фильма развивался в тишине, я прислушивался, не скрипят ли половицы. И я боялся снять свитер, чтобы не давать Камышу повода.

После длительного сидения высокий парень поднялся и принялся разбирать камеру на детали. Он ухмылялся и посмеивался, разглядывая внутренности техники.

Очень скоро детали камеры, даже самые мелкие, устилали пол кубической комнаты в несколько рядов. От камеры ничего не осталось. Парень перебирал детали, собирая их во что-то свое.

Фокус был нацелен на длинные волосы парня и приближался с лабораторной мощностью, пока не оказался внутри шевелюры, которая была уже гигантского размера.

Сцена № 3.

Немного покрутившись в волосах, картинка стала отдаляться, вынырнула из волос тоном темнее и показала всю ту же белую комнату без окон и дверей. В ней находилась уже новая незнакомая девушка. Она склонилась к крупным ступням и вытягивала позвоночник. Девушка делала вдох через нос и выдыхала через рот. Как и предыдущие пленники комнаты, она взяла в руки видеокамеру, покрутила в руках, но уверенно захлопнула объектив.

Она не считала себя пленницей и не боялась. Девушка закрыла глаза и, по-видимому, погрузилась в медитацию.

Я долго был вместе с ней в тишине и без движения, наблюдая за ее дыханием. Мою тишину иногда прерывал урчащий от голода живот. Я не притронулся к яблочному пюре, которое предлагал мне Камыш, из-за страха, что в еду может быть что-то подмешано. Я достал из сумки сухари и тихонько грыз их над салфеткой прямо в кровати, запивая водой. Я следил, чтобы ни одна крошка не упала мимо салфетки на простыню, и изредка дергался, поглядывая на дверь и хватаясь за ножик.

Камера была не статична. Ракурсы все время менялись, задерживаясь на теле и одежде девушки, иногда так близко, что можно было без труда пересчитать веснушки на ее щеке. Этот сюжет закончился тем, что изображение с лицом девушки перевернулось и выключилось.

Сцена № 4.

После на высокой перемотке замигали нарезки людей в той же белой комнате. Сотни видеокадров. Одни ломали камеры, другие плакали, в истерике били руками по стенам и катались по полу.

Я видел, как один за другим пленники разбивали себе головы о стены куба, парня, который ел детали камеры, девушку, что резала себе руки видеоплатой. Разных и разных людей: и задыхающихся в панике, и хохочущих со страхом в глазах.

Дальше видеофрагменты показали 4 кадра на экране, затем 8, 16, 32, увеличиваясь в геометрической прогрессии до того, что я перестал различать маленькие квадратики.

Я понимал, что белая кубическая комната — это аллюзия к жизни после смерти. Пустота Пятого Бардо с чудовищами, которых мы как зрители увидеть не можем, потому что эти чудовища не наши. Я вздохнул: «Я не смогу спастись, когда там, в Бардо, буду задыхаться от ужасов и кошмаров, а бежать от них мне будет некуда. И жизнь свою в Бардо я едва ли смогу оборвать».

Экран погас. И сразу же начался выпуск «Кривого зеркала». Старого, на вид начала двухтысячных. На сцену вышла пара комиков под псевдонимом Новые русские бабки. Одна стала рассказывать, как ночью оказалась в милиции. Достала из пластикового пакета сувениры из ночлежки: фуражку, палку и наручники. Сказала, что наручники в хозяйстве пригодятся: корову пристегивать, чтобы молоко не убежало. Затем они стали дирижировать палкой...

Проснувшись от криков и нарастающей музыки, я увидел счастливых и красных от смеха людей в зале, а на сцене — персонажа с балалайкой, торчащими в разные стороны волосами и пятачком на носу. Я не понимал, новый ли это выпуск или все тот же, накрылся с головой одеялом, обнял сумку и уснул калачиком.